стр. 292

     А. Воронский.

     ОБ ОТШЕЛЬНИКАХ, БЕЗУМЦАХ И БУНТАРЯХ.

     ("Дом Искусств" N 1. Петербург 1921 г. "Вестник Литературы" N 3 (27) 1921 г.)

     Петербургский Дом Искусств выпустил первый номер литературно-художественного журнала "Дом Искусств" под редакцией Горького, Чуковского, Добужинского, Замятина, Радлова. В журнале помещены стихи и рассказы Ахматовой, Мандельштама, Гумилева, Замятина, Кузьмина, - статьи Ремизова, Чуковского, Блока, Радлова, Левинсона, Глебова, - репродукции картин и рисунков Верейского, Добужинского, Замирайло, Кустодиева, Серебряковой, Чехонина.
     Журнал представляет собой выдающийся интерес. В настоящей заметке мы, однако, не намерены давать обычного обзора, как это полагается в отделе библиографии, и ограничиваемся откликом на один из жгучих и наболевших вопросов наших дней - о будущем нашего художественного слова, тем более, что этому вопросу уделяет достаточно места и N 3 "Вестника Литературы".
     Будущему русской литературы посвящена статья Е. Замятина: "Я боюсь", - Французская революция, - пишет Замятин, - гильотинировала переряженных придворных поэтов. А мы своих "юрких" авторов, знающих, когда надеть красный колпак и когда скинуть... мы их преподносим народу, как литературу, достойную революции. "Наигорчайшими" оказались футуристы, но в конце концов "футуризм сгинул", так как оказался духовно бедным и бессодержательным. "Имажинистская Америка тоже давненько открыта". У пролеткультовцев и пролетарских писателей - "революционнейшее содержание и реакционнейшая форма: пролеткультское искусство - пока шаг назад к шестидесятым годам". Мимолетно было торжество Клюева, совсем не торжествовал Городецкий. А не юркие молчали. Молчит Блок, Андрей Белый и др. Одна из причин молчания подлинной литературы заключается, по мнению автора, в том, что "писатель, который не может стать юрким, должен ходить на службу с портфелем, если он хочет жить. В наши дни - в театральный отдел с портфелем бегал бы Гоголь; Тургенев во "Всемирной Литературе", несомненно, переводил бы Бальзака и Флобера; Герцен читал бы лекции в Балтфлоте, Чехов служил бы в комздраве". Другая причина - главная - в том, что "настоящая литература может быть только там, где ее делают не исполнительные чиновники, а безумцы, отшельники, еретики, мечтатели, бунтари, скептики".
     И Замятин боится: "я боюсь, что у русской литературы одно только будущее: ее прошлое".
     Более бодро настроен А. Редько в "Вестнике Литературы". Он "подобных страхов не питает". "Писатели фабрикуют общественное мышление, как кузнецы выковывают

стр. 293

подковы, - для текущей потребы". В связи с общей демократизацией жизни явится новый читатель, он создаст и нового писателя, но литература высшей марки останется. "На-ряду с маленьким слоем, дающим заказы на литературу высокого ранга, явятся новые огромные слои, которые создадут заказы на литературу упрощенного содержания, им необходимую. И, конечно, нужные им кузнецы мысли явятся и будут работать согласно требованиям своих заказчиков. Конечно, эта литература будет иметь сотни тысяч читателей, а "настоящая" литература будет ограничиваться только тысячами читателей... Анатоли Франсы не исчезнут, но масса читать будет не их"...
     Нетрудно судить о том, каков будет вкус нового читателя. Этот вкус будет удовлетворяться писателями бульварной прессы.
     Литература "высокого ранга останется, но писательская масса и здесь, на вершинах литературного Олимпа, тоже будет иной". "Идеалистические задания, конечно, потускнеют, поднимутся в цене практические задачи... Русский писатель в массе несомненно "поумнеет" и станет "практичнее" по сравнению с своими предшественниками дореволюционного периода... Есть много оснований думать, что в будущем придется считаться с усилением религиозного элемента и в жизни, и в литературе... Прекраснодушие русской литературы сменится... рассудочностью и практицизмом. Пафоса это настроение не создаст и великой русской литературы XIX века не продолжит. Однако, розы из сада русской литературы не исчезнут вовсе"...
     Остановимся сначала на статье Замятина. Положение книжного дела в советской России чрезвычайно тяжелое. Читатель испытывает острый духовный голод. Писатель не может издавать своих произведений, если даже они далеко стоят от белогвардейщины. Нет учебников. Происходит это помимо общих известных причин (разруха, отсутствие бумаги, краски и т. д.) иногда и от идейного обскурантизма, и от непонимания и неумения, и от ошибок организационного характера. Едва ли правильно стремление сосредоточить все или почти все издательское дело в руках Госиздата: это - непосильная задача в данное время для государства. Тяжко положение писателя "не из юрких", как тяжко вообще положение всех слоев населения теперь в советской республике. Однако, вопрос о "безумцах, отшельниках, мечтателях, еретиках, бунтарях", которых угнетает большевистская диктатура, разрешается далеко не так просто и весь вопрос далеко не так ясен, как это кажется Е. Замятину.
     "Безумцев, отшельников, бунтарей и еретиков" сколько угодно за рубежом в русском белом стане. Добрые три-четверти литераторов высшего ранга проживает "в Европах". Что делают там эти отшельники и безумцы?
     В N 291 "Последних Новостей" помещен был не так давно фельетон Василевского (Не-Буквы) "Бесплодие", посвященный литературной жизни русских "безумцев и еретиков". В фельетоне приведены довольно любопытные факты из этой жизни. Вот некоторые из них: Д. Мережковский рассказывает в статье: "в Москве изобрели новую смертную казнь: сажают человека в мешок, наполненный вшами, и вши заедают его до смерти". Ив. Бунин обсуждает вопрос о том, входит ли "суп из человеческих пальцев" в обычное меню в советской России. Философов утверждает, что пресловутый Булак-Булахович - истый демократ. Гиппиус находит, что Горький - "мерзавец своей жизни" и "палач". А Куприн? "Что он пишет, что он только пишет?" восклицает горестно Не-Буква. Яблоновский упражняется примерно в таком стиле: "было сто пятьдесят миллионов болванов, да их всех вши съели".
     Русские "братья-писатели" за-границей пользуются полнейшей "свободой слова", всюду раскинуты русские книгоиздательства, - но посмотрите, - говорит Василевский, - что издают все эти издательства, и вам станет страшно за судьбу русской литературы... Гр. А. Н. Толстой написал книгу "День Петра" и очень значительный и яркий роман "Хождение по мукам" (недоконченный. А. В.). И еще: молодой А. Дроздов написал книгу рассказов (очень посредственную и бледную. А. В.). Это все, что дала нового перебравшаяся за рубеж русская беллетристика. Больше ничего, ни одного живого слова. Книг издается много, но Куприн издает все ту же "Суламифь", И. Бунин все прежнего "Господина из Сан-Франциско"...

стр. 294

     Русская литература за рубежом молчит... "Поправение, ненависть и злоба" - вот итог настроения заграничных русских "отшельников", подводимый г. Василевским.
     С "безумцами и еретиками" дело обстоит таким образом крайне неблагополучно: "твердят зады и лгут за двух".
     Духовное растление нашего литературного Олимпа поистине чудовищно. К. Бальмонт сидит в сов. России, пишет стихи о рабочем молоте и в дни польского наступления славословит сов. Россию в речах. Но вот он за-границей. Сначала стихи о "Солнцевороте", потом злобная белогвардейщина, потом статья "Трудность" в "Воле России", где он пытается неумно и ненужно оправдаться в своем повороте на 180 градусов.
     Ив. Бунин совсем, можно сказать, на-днях призывал англичан "во имя человечности и бога низвергнуть демагога" (не правда ли, какая чудесная рифма! А. В.). А вот уже помещаются фельетоны его в "Общем Деле", где те же "защитники человечности" "разделываются под орех". Ах, как они возмутительно держат себя в колониях, как возмутительно!.. Так дело обстоит с русскими "отшельниками и еретиками".
     Но, может быть, Западная Европа может порадовать нас?
     - Западно-европейскому человечеству не предстоит больше иметь ни великой живописи, ни великой музыки... Его архитектонические возможности вот уже сто лет как исчерпаны... - Наш век - "век чисто экстенсивной деятельности и без высокого художественного и метафизического творчества - представляет собой эпоху упадка"... Это пишет Освальд Шпенглер.
     В берлинском "Руле" Сергей Маковский, оценивая немецкую живопись последнего периода, пишет: "жуткие картины... куда же дальше? Никуда. Подлинно звериная беспринципность и отчаяние гибели чувствуется в этом творчестве конца. И самое страшное, что искусство пришло к нему не случайно, не по недоразумению... тут воистину смерть. Хуже того: самоубийство после жуткой болезни" ("Руль" N 130).
     А дадаизм (от слова да-да) в художественной жизни с его стремлением возродить несложное и простое, как мычание коровы?..
     Мы переживаем крах идеологии западно-европейской буржуазной цивилизации. Об этом свидетельствуют люди, ненавидящие большевизм. Особливо сильно этот крах захватил благодаря революции наш литературный Олимп. Наши еретики... наши бунтари!.. Против кого они сейчас бунтуют? Мы имеем дело с безумцами особого рода. Это - не безумство храбрых, - это безумие ненависти, злобы, бессилия. Это - пророки и поэты, начавшие лгать и пораженные бесплодием. Не литературный Олимп, а дно, "Общая Яма". Бывшие люди. Мы еще по старой привычке видим в них прежних "настоящих" людей. На самом деле - это "гробы повапленные". Так в лесу набредаешь на дерево, лежащее на земле. С виду оно цело, крепко. Тронешь ногой - поднимется пыль и в сторону полетят сухие гнилушки. Было бы величайшим несчастьем, если бы "старая гвардия" во главе с Мережковским и Буниным принялась бы возрождать в России литературу: нет ничего хуже изолгавшихся пророков, ренегатов, да еще осатаневших от злобы. Людей, физически больных заразными болезнями, изолируют от здоровых. То же следует делать с людьми, нравственно, идейно разложившимися. Тем более, если - недуг неизлечимый, болезнь заразительна и есть опасность заразиться. А такая опасность в атмосфере мирового гниения, нашей разрухи, гражданской войны есть - и пока она есть, нужна охрана "демоса российского". Практически писания Е. Замятина об отшельниках, еретиках и бунтарях, согнутых в бараний рог большевистской диктатурой, означают не что иное, как призыв к тому, чтобы дали возможность Мережковскому и ему подобным писать о казни при помощи вшей, а Бунину рассказывать о супе из человеческих пальцев.
     Старые пророки и поэты твердят зады и лгут за двух. Они поражены бесплодием, искать в этой среде целительных кастильских ключей - нелепо. Новый читатель и новый писатель - придет. Мы переживаем сейчас особо острую полосу усталости, обнищания, разрухи и это отразилось и отражается на духовном состоянии нарождающегося и нового

стр. 295

читателя и нового писателя. Когда говорят пушки, голоса скальда не слышно. Саги слагаются после битв. А когда мертвящий голод сжимает страну - трудно быть вдохновенным. Это время придет, но - не пройдет, а только усугубится разложение буржуазной цивилизации. Напрасно Редько надеется на торжество в России буржуазно-демократической культуры. Именно эта надежда лежит в основе его оптимизма: его рассуждения о писателях из "копейки", о "практицизме" даже в среде писателей высокого ранга, о "поумнении" писателя, о религиозных устремлениях - построены целиком на этих надеждах. Повидимому, у Замятина этих надежд нет. Он рассматривает вопрос, как "чистый" художник.
     Двенадцатый час современной цивилизации пробил. Только глухие не слышат похоронного звона. Каков будет облик нового писателя и читателя - сказать сейчас трудно. Конечно, это будет "демос российский". Возможно, что мы стоим пред полосой революционного романтизма. Во всяком случае, мимо старых лучших заветов новый писатель и новый читатель не имеют права пройти. И беречь сохранивших себя от "Общей Ямы" "не юрких" нужно всеми мерами. Что здесь у нас далеко не все благополучно - это печальная правда. Но не в этом главное. Беда не только в том, что Чехову пришлось бы служить в комздраве - большая беда в том, что сменившие Чехова - Бунины, Куприны, Чириковы, Яблоновские, кроме хулы на "демос российский", ни к чему не способны. Их нельзя пустить даже на порог комздрава, а тем более использовать в качестве лекторов в Балтфлоте.
     Кстати о "демосе российском". Русская революция выдвинула и в армии, и в гражданской советской службе сотни тысяч матросов, крестьян, рабочих, мастеровых, писарей, приказчиков, народных учителей и поставила их на "командные" должности. Создается огромный слой новой советской демократии, приобретающей навыки и умение управлять. Вот это-то и возбуждает ненасытимую ненависть Мережковских, Буниных и Куприных. Отсюда крики о хаме, отсюда черновская истерика об охлосе. А между тем этот "охлос", этот "хам" будет управлять государством, хозяйством, будет создавать писателя. За ним все будущее, и разве не очевидно, что "отшельники и безумцы", идущие к нему только с бранью на устах - это же ведь исторический хлам, задворки, ослепшие, потерявшие остатки чутья и здравого смысла! Куда уж тут создавать подлинную литературу, когда к простому чиновничьему столу зазорно пустить, - когда с уст срывается только площадная ругань, когда люди становятся одержимыми одной дикой ненавистью!..
     ...Излишний оптимизм вреден. Опасность есть. Чем больше и основательней разлагается старое общество, чем дольше задерживается рождение нового строя, тем труднее становится новому классу впитать, сберечь, сохранить, передать следующим поколениям материальные и духовные ценности прошлого. В этом - большая опасность. Но выхода следует искать отсюда совсем в другом направлении, - не в том, в каком ищут Е. Замятин и Редько...
     В заключение хотелось бы сказать несколько слов о возмутительной статье Ремизова "О человеке, звездах и свинье", но лучше уж помолчать.